Больше двух последних десятилетий о нём как будто забыли. Потеряли интерес. Общественные и культурные интересы были в эту пору другими. Перестройка. Новации. Очередное сбрасывание с «корабля современности» русской классики. Злостное бескультурье и культурное бесчувствие, при котором мало кого интересовало, что там за «парус одинокий» белеет «в тумане моря голубом». Все паруса этих лет России крепились на коммерческие яхты.

Последним из героически преданных Лермонтову оказались двое незаурядных граждан России, оба же — и выдающиеся художники.

«Лицом к лицу лица не увидать» — особенно в дыму перестройки. «Большое видится на расстоянье». Я отношу это не к Лермонтову, нет! Его успели рассмотреть лучшие в предыдущих поколениях. Я отношу это к тем двоим, которые в самые трудные годы завершения XX века в России заговорили о нём талантливо и правдиво, пропагандируя его и внося в век XXI.

В первую очередь это, конечно же, Николай Бурляев — автор сценария, режиссёр и исполнитель главной роли в фильме «Лермонтов».

Бурляеву с лихвой досталось в «лихие 90-е» от либералов за долго умалчиваемую острую русскость Лермонтова. За непосредственность, за любовь и преданность поэту. У Бурляева впервые неожиданно зазвучала тема шинков и пьянства: «…под говор пьяных мужичков». Потому что именно у Лермонтова столь же неожиданно слышится в «Родине» признание в любви (и здесь особенно уместно и понятно это его «Но я люблю — за что, не знаю сам») к «пляскам с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков». Ещё у Пушкина мы не встретим этой картины — она появляется именно у Лермонтова.

И сегодня уже очевидно, что у фильма «Лермонтов» есть второе дыхание: большое увиделось всё-таки на расстоянии.

Вторым на страже правды, и только правды вокруг Лермонтова стал замечательный русский поэт, военный журналист, более четверти века проработавший в газете «Красная звезда» и возглавлявший отдел литературы и искусства, полковник Юрий Беличенко — автор книги «Лета Лермонтова». Книги исследования, жизнеописания и одновременно исповеди самого автора — признания в любви к великому поэту.

Если не касаться сегодня академического и просто ординарного лермонтоведения (а это совсем не моя задача), то можно было бы указать на уже давнюю тенденцию — запечатать Лермонтова в некий мистический ларец, создать вокруг него астрологическую, роковую, демоническую атмосферу догадок, намёков, пустопорожних инфернальных измышлений.

Кто только не занимался Лермонтовым — несостоявшиеся философы и психологи, экзальтированные дамы с оккультистскими наклонностями и прочие и прочие…

А между тем в памяти сердца остаётся, как всегда, подлинное. Для меня прежде всего — глубокая, умная и честная книга Владимира Архипова «М.Ю. Лермонтов. Поэзия познания и действия», чей яркий социальный пафос стал неугоден новому времени: «Гений Лермонтова в поэзии свергнул Петра с его трона и тем освободил национально-поэтическую героику от царистского элемента. С Лермонтовым кончилась «Петриада» в русской литературе и началась разработка темы героизма масс» — вот один из ключевых выводов автора.

На памяти: деликатные, хотя и фантазийные догадки Ираклия Андроникова, короткая и возвышенно-целомудренная статья о Лермонтове поэта Анатолия Передреева 70-х прошлого века. И наконец — Бурляев и Беличенко.

Почему? Да потому что «и свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Потому что у подлинно любящих Лермонтова всегда было намерение открыть свет лермонтовской поэзии, а не форсировать мрак, избежать которого даже гению не всегда удавалось. Иными словами, в этом противостоянии, а по сути — непрекращающейся дуэли вокруг Лермонтова — одни усугубляли идею антигероического в Лермонтове, другие же видели в нём незакавыченного героя своего времени, героя героического, если можно так выразиться, соответствующего каждому новому героическому времени России. Героя Света, а не вечно заманчивой для упомянутых тьмы.

И ВСЁ ЖЕ ЕСТЬ обстоятельства в мистических связях лермонтовского имени и хода русской истории, которые и нам не следует обходить стороной. Именно о них строго документально пишет Юрий Беличенко, прямо ссылаясь на собственно оккультистов и астрологов: «…100-летие со дня рождения поэта «ознаменовано» Первой мировой войной.

100-летие со дня его смерти — Великой Отечественной. 150-летие со дня рождения — потерей социалистической «пассионарности» — снятием Хрущёва. 150-летие со дня смерти — распадом Советского Союза. Дальше я замолкаю», — пишет автор. Сегодня Ю. Беличенко, к сожалению, уже нет с нами. Но он мог бы продолжить: 200-летие со дня рождения — беспримерной битвой Новороссии с фашиствующими на Украине. Новым противостоянием со Старым и Новым Светом.

Так что же это? Победа оккультизма на имени Лермонтова? Мне кажется, совсем нет. Это доказательство дерзновенной провидческой воли гения, уже в 16 лет сказавшего: «Настанет год, России чёрный год, когда царей корона упадёт…» Это его мощный генетический прожектор высвечивает национальное и мировое будущее. Это природные, данные только ему в ощущениях, предчувствия, которые совпадают с историческим ходом событий.

И они, его предчувствия, не побоюсь этих слов, не ввергают нас в панику, а, напротив, придают нам сил — ведь он с нами, он, любивший свой край («Друг! этот край... моя отчизна!») и готовый умереть за него. И самое главное, в минуты этих роковых совпадений ни он, ни мы не только не отрекаемся от сказанного: «Ребята, не Москва ль за нами? Умрёмте ж под Москвой!» — а следуем призыву и команде героического гения — героя НАШЕГО времени. Там, под Москвой, в 1941-м. Там, в Доме Советов, в 1993-м. Там, в Аргунском ущелье, где полегла 6-я рота ВДВ в 2000-м…

Разве в конце девяностых — начале двухтысячных события на российском Кавказе не напомнили нам о состязании Мартынова с Лермонтовым? Бездарный предок нынешней «пятой колонны» Мартынов в бездарной же поэме «Герзель-аул» бесстыдно живописует «картины бесчинства, от которых могло бы делаться стыдно за принадлежность к русскому воинству» (Ю. Беличенко). Он спорит с пронзительным и достоверным «Валериком» Лермонтова, любившего Кавказ и понимавшего его трагедию. Спорит с художественно неумолимой, но и овеянной милосердием правдой Лермонтова. Спорит и проигрывает. На Кавказе и тогда, и в нашем веке снова побеждает поручик Лермонтов. Лермонтов, которого, обратим внимание, как никого из русских поэтов понимает и чтит Кавказ.

Не лишне было бы вспомнить подробности военного воспитания Михаила Юрьевича. В 1832 году он поступает в школу прапорщиков и кавалерийских юнкеров, где изучает (представим только объём дисциплин!) артиллерию, военный устав, тактику, топографию, фортификацию, математику, историю, словесность, судопроизводство, французский язык, а лекции по теории словесности записывает в заветную тетрадь «Лекции из военного слова».

Чем было это военное слово для тогда уже поэта Лермонтова? Тем же, что и военное дело. Слово и дело — суть одно и то же.

Вот как точно, по полному праву, пишет об этом поэт, полковник Юрий Беличенко: «…Армия в России — это нечто большее, чем армия в любой европейской стране. Потому что армия — она и есть Россия, тождественна ей в главных и человеческих проявлениях». Наверное, поэтому внятнее всего в России поэт звучит на войне.

Вот почему армия и война в большей степени проявили национальные качества гения Лермонтова. «Демона» и «Маскарад» мог сочинить и Байрон или некий шотландский гений Лермонт. А вот «Бородино» и «Песню про купца Калашникова», как и «Максим Максимыча», мог написать не Байрон, а только «другой», тот, кто «с русскою душой».

Русская душа Лермонтова, его «военное слово» откликались не однажды в отечественной истории — откликнулись и сегодня: там, в донецких, луганских степях. Там, на «шахтах угольных», где правдоподобнее всего может звучать в устах шахтёра и казака луганского военное слово: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…».

ТАК ЛЕРМОНТОВ словно бы вернулся в современную действующую армию и в действующую литературу сегодня. В армию и литературу — суть одно и то же.

Кто из русской классики мог бы стать сегодня самым действующим (воздействующим) на сознание современников? Кто мог бы влиять на мировоззрение власти и воинства, а значит, и на ход всей русской истории? Вот вопросы, определяющие возможные пути и результат национального возрождения. Классика сама приступает близко — подсказывает нам решение вопросов, направление главных ударов и движений.

Так кто же? Наконец-то повернулись к Пушкину, и стихотворение «Клеветникам России» стало настольным. Ну ещё бы — этот «спор славян между собою!» Это: «Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык?» — как в зеркале отражает 2014 год.

Кто же ещё? Конечно, Некрасов. Причём весь — от «несжатой полоски одной», которую придётся сжать в связи с санкциями, до «Вот парадный подъезд», независимо от того, где он, этот парадный, — на Старой площади или на Охотном Ряду.

Конечно же, Тютчев! Потому что его «Чёрное море» — совсем про Крым и Севастополь 2014-го! «…Великий Севастополь будит От заколдованного сна… Пятнадцать лет тебя держало Насилье в западном плену… Да, в сердце русского народа Святиться будет этот день, — Он — наша внешняя свобода». Подумать только, что нам подсказывает поэт и дипломат!

И, наконец, Лермонтов. И вовсе не потому, что «люблю отчизну я, но странною любовью». Эти странные любови у нас очень в моде и на Болотной площади, и на «маршах мира»: они страсть как любят всё странное — чем страннее, тем интереснее. Чем яснее, тем им тошнее.

Нам же сегодня дороже ясное созвучие Новороссии и лермонтовского «Бородина»: «Мы долго молча отступали, Досадно было, боя ждали… Что тут хитрить, пожалуй к бою; Уж мы пойдём ломить стеною, Уж постоим мы головою За родину свою!».

Вернёмся к классическим, литературным — суть пропагандистским — урокам Великой Отечественной: анализ стихотворения «Бородино» И. Андроникова был напечатан в «Правде» ровно 22 июня 1941 года. Неужели нам мало этой непревзойдённой, умной, врачующей русской культурной политики?! Ведь ясно же, что сначала вспоминается «Бородино», а потом пишется и поётся «Вставай, страна огромная».

Возвращаясь к вопросу о старой навязчивой идее — мистифицировать Лермонтова, мы не можем не испытать тревоги по поводу положения русского гения в XXI веке. Лермонтов прежде всего — наследник Пушкина, романтик-реалист, писатель, несомненно, близко стоящий и возросший во многом на славянофильской почве. По свидетельству П.В. Киреевского, именно славянофил Раевский втягивал Лермонтова «в нашу народность». Лермонтов — это в первую голову «Бородино», которое, по признанию Л.Н. Толстого, стало «зерном» «Войны и мира». Лермонтов — поэт, в творческих недрах которого Луначарский усматривал «заряд гигантского мятежа».

ОЧЕВИДНО, что сегодня удобнее всего увести Лермонтова в «маскарад», в маски-шоу. В мистериальном, нездоровом словесном и музыкальном пространстве легче запутать, заморочить, дезориентировать поколение читателей. Затерять, спрятать следы русского характера, выражение русского лица. Затуманить ясную красоту и простоту родной речи, которая сложилась, как писал он в «Песне про купца Калашникова», «на старинный лад» и пелась «под гуслярный звон».

«Кто не скачет, тот москаль!» — визжат сегодня молодчики в самом сердце матери городов русских — Киеве. И скачут. Доскачутся….

В Москве, слава богу, не скачут, но уже и не читают наизусть, как прежде: «Над Москвой великой, златоглавою, / Над стеной кремлёвской белокаменной / Из-за дальних лесов, из-за синих гор, / По тесовым кровелькам играючи, / Тучки серые разгоняючи, / Заря алая подымается…» Нет, не читают. И это тоже если не страшно, то уж более чем тревожно. Как тревожно (не к юбилею будь помянуто) и то, что меч, а по-русски просто топор, занесён-таки над русской литературой (в лице хотя бы Союза писателей России) именно в год 200-летия со дня рождения любимого поэта.

«Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», отразившая русское средневековье, первая в русской литературе (если не считать сказок Пушкина) сблизила нас с подлинностью васнецовской Руси. Можно сказать — художественно легализовала древнюю русскую цивилизацию, которую умышленно и коварно пыталась спрятать от нас, фальсифицируя и оболгивая, именно ревнивая европейская цивилизация.

Потому и стали наследниками «Песни про купца Калашникова» Кольцов и Никитин. Потому и припали к ней, любовно иллюстрируя, Васнецов, Суриков и Билибин. Потому что здесь тоже «русский дух. Здесь Русью пахнет». Благоухает. Зовёт. Открывает двери русской цивилизации. Знакомит с героическим началом, с народным представлением о правде, чести и достоинстве.

По истечении двух веков становится очевидным, что у Лермонтова в литературе (подчёркиваю: в литературе, а не в жизни) могли быть только предшественники, но не могло быть последователей. Ему было трудно даже подражать, не только следовать.

Если Пушкин дал толчок к всеобщему развитию поэзии, и не только, если Некрасов вымостил истинно народную дорогу и поставил на неё Блока, то всё это — в относительно естественных земных временных пределах. Лермонтов же оставил неподражаемый пример молниеносной (кажется, это практически невозможно) эволюции сознания, представив уже в юношеском творчестве образцы классической поэзии и прозы, а в свои 28 — опыт окончательной духовной зрелости состоявшегося национального писателя.

ДА, ЛЕРМОНТОВ не вписывается в строгую логику естественного развития. Но это не мистика, а тоже один из законов природы. Он перескакивает инкубационный период таланта, ускоряя систему созревания сознания, нарушает наши представления о привычных формах видения будущего. Об ощущении космоса: «И звезда с звездою говорит…» В каком-то смысле он скорее современник Циолковского и Гагарина, чем мартыновых и столыпиных.

И всё-таки Лермонтов — ободряющий гений. У него нет идеи памятника, но есть другая идея: «…надо мной чтоб, вечно зеленея, тёмный дуб склонялся и шумел».

Он и теперь шумит, этот дуб, посаженный Михаилом Лермонтовым в Тарханах в позапрошлом веке. Шумит, ободряя наших современников. Я верю, всё будет именно так, как предсказал Поэт:

Но беспристрастное преданье

Твой славный подвиг сохранит,

И услыхав твоё названье,

Твой сын душою закипит.

Свершит блистательную тризну

Потомок поздний над тобой

И с непритворною слезой

Промолвит: «Он любил отчизну».