В середине лета трагического 1924-го, на самом подъеме ленинского призыва, в Москву из вологодской глуши, знакомой по ссылкам, на имя Генерального секретаря партии пришло письмо, тронувшее своей ребячьей непосредственностью. Паренек из Няндомы Блохин рассказывал, с какими трудностями он вступил в комсомол и как теперь приобщается к политике. «Прочитав в журнале «Смена» о Вас, как о любимом ученике Ильича, я был воодушевлен этим, я думал, что у Ильича не было любимых учеников». Желая почтить память вождя, комсомолец устроил дома уголок Ленина, собрал немного литературы и плакатов, «но нет статейки». Он просит «любимого ученика» высказаться об Ильиче.

А еще им овладел необыкновенный замысел: «фамилию Блохин переименовать на Ленин», но, подумавши, посчитал, что недостоин этого. «И вот я решил переименовать свою фамилию на Вашу, т.е. Сталин». Если, мол, будут спрашивать, почему так называюсь, то отвечу: «В честь любимого ученика Ильича тов. Сталина». Нет ли возражений против этого? Не без улыбки, но вполне по-взрослому ответил: «Дорогой товарищ! Против присвоения фамилии Сталин никаких возражений не имею, наоборот, буду очень рад, так как это обстоятельство дает мне возможность иметь младшего брата… Статью постараюсь написать, как только получу такую возможность…»
Классовый инстинкт подсказывает вологодскому комсомольцу: в этой обстановке надо пристальнее приглядеться к «ленинским ученикам». Развертывается серьезная борьба вокруг революционного наследия, за само истолкование ленинского учения, за понимание представлений о путях социалистического развития. И это теперь – наиглавнейшее в делах партийного руководства, какие бы кричащие проблемы государственной и хозяйственной практики ни ложились повседневным бременем. Люди хотят увериться, что ушедший Ильич останется с народом, они все хотят знать о нем и по делам учеников судить о верности Ленину.
Так что «высказываться об Ильиче», как просит молодой северянин, теперь приходится постоянно. На другой же день после прощания с Лениным на Красной площади пригласили «с докладом» на вечер памяти в Школу кремлевских курсантов. Ни о каком «докладе» и речи не могло быть в такие-то минуты, в такой-то обстановке, но готов сказать сердечное слово молодым бойцам, завтрашним командирам Красной Армии, – пусть поймут, каким открыл для себя Ленина некогда их ровесник, молодой волонтер революции, который в эти дни произносит клятву завещанному от имени осиротевшей ленинской партии.

КАК ЭТО БЫЛО на пороге века… Уже по заочному знакомству – по информации от товарищей, затем по прямой переписке становилось ясно: в лице Ленина мы имеем человека необыкновенного, вершинную личность, употребляя кавказскую лексику, – горного орла нашей партии. Покоряющая черта, характеризующая вождя, – политическое бесстрашие.
Надо ли говорить, каким величественным витязем рисовалась фигура Ленина молодому кавказцу, и как он был обескуражен, увидев при встрече на партийной конференции в Финляндии обыкновенного с виду человека, простецки беседующего с  обыкновенными делегатами. Впоследствии стало ясно: простота и скромность – особая черта нового вождя новых масс, поднятых из глубочайших «низов» человечества. Стремление не выделяться, не бросаться в глаза, не подчеркивать свое положение – эта черта представляет одну из самых сильных сторон Ленина.
В первых услышанных речах Ильича пленила непреодолимая сила логики. Многие признавались: логика в речах Ленина – это какие-то щупальца, он захватывает силой убеждения, ясностью аргументации, простотой фраз; без рисовки, без умничанья, без эффектных жестов… Вот мастерская народного три­-
буна!
Приходилось наблюдать Ленина и в роли побежденного, и в роли победителя. Какая неожиданная и поучительная реакция! «Не хныкать по случаю поражения». В этот момент он превращается в сгусток энергии, ободряет, поддерживает сторонников. Это сплачивает верящую в свои силы армию. «Не хныкайте, товарищи, мы наверняка победим, ибо мы правы».
На вершине успеха не торжествовал, не почивал на лаврах. Именно после победы становился он особенно бдительным и настороженным. Его правило не кичиться победой, избегать переоценки собственных сил и недооценки сил противника страховало партию от многих опасных неожиданностей.
Как и всякий вождь, Ленин сознавал и ценил силу большинства. Но он никогда не становился его пленником, если решение большинства не имело под собой принципиальной основы. Когда сиюминутный интерес партии противоречил коренным интересам пролетариата, Ленин решительно становился на сторону принципиальности, даже, если складывалось, и один против всех. Он часто повторял: принципиальная политика есть единственно правильная политика.
Один против всех (во имя высших принципов) и с верой в массы – в этом не противоречие, а диалектика ленинского характера. Он презирал вождей-аристократов, страдающих неприличной боязнью, которая называется боязнью масс, неверием в творческие силы масс, предпочитающих назидательно поучать массы по книжкам. Он беспощадно бичевал самодовольных критиков «хаоса революции» и «вакханалии самочинных действий». Его неустанная проповедь: учиться у масс, осмыслять их действия, тщательно изучать практический опыт борьбы масс. Осмысляя стихию, направлять ее в русло революции.
Те, кто был рядом с Ильичем в миг великого потрясения, не могут не признать: Ленин – гений революции. Он был гением революционных взрывов и величайшим мастером революционного руководства. Это не значит, что он одобрял всякие потрясения и при всех условиях выступал за революционные взрывы. Неизбежность и направленность таких взрывов – иное измерение. Здесь речь о раскрытии редкостного дара личности. Никогда гениальная прозорливость Ленина не проявлялась так полно и отчетливо, как во время революционных взрывов. В такой миг он буквально расцветал, становился ясновидцем, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции. Отсюда – ясность тактических лозунгов, смелость революционных замыслов Ленина.
[Выступая на том курсантском вечере, очерчивая в кратких характеристиках и сжатых фактах духовно-политический образ своего великого учителя, Сталин, может быть, сам того не сознавая, высвечивал черты, которыми он особенно «пленился» и которые готов был взращивать в меру своих возможностей.]
ПОЖАЛУЙ, легче всего подражать Ильичу в житейской скромности, простоте общения. У профессиональных революционеров, прошедших тюрьмы и ссылки, видимо, уже в подсознании отложилось, если они, конечно, революционеры, а не чиновные карьеристы и барахольщики. Соприкасаясь с бытом генсека, честные наблюдатели изумлялись: как человек с необъятными возможностями не имеет элементарных удобств и уюта, которые доступны почти любому устроенному гражданину. Ходит в какой-то поношенной форменке, в солдатской шинели, в шубейке от одной германской войны до другой. Обычно ест щи да кашу, иногда из полковой столовой, делит в семье рубли из зарплаты?! А затаенные умники цедят: живет, как Робеспьер, с пуританской простотой… Человек с потребностями ссыльнопоселенца, с фанатизмом аскета презирающий жизненные блага…
Да нет, почему же… Во имя людского благополучия, можно сказать, большевики и жизнь положили. Но за блага всеобщей доступности! И каждый в СССР на себе это почувствовал – и от успехов пятилеток, и в послевоенном восстановлении. Каждый честный труженик. Радует, когда люди повторяют: жить стало лучше, жить стало веселее! Перевидали и других: и нэпманов, и советскую аристократическую плесень, и трофейных барахольщиков – им цена иная. Быт руководителя страны должен быть укором таким, а не оправданием. Тем более что никакого тяготения к роскоши, к вещам вообще, к услугам денщиков и тому подобному вовсе нет в натуре.
Ленинская вера в массы явилась тем архимедовым рычагом, с помощью которого растерзанное царизмом, капиталом и войнами российское общество буквально за два-три десятилетия развернулось к новому жизнеустройству. Именно в советской практике ленинская вера в массы в невиданных масштабах раскрыла возможности человеческой личности, а партийный лозунг «Кадры решают всё» стал непреложным законом, обеспечивающим поиск, выдвижение и рост таланта. Из глубин народных вышли целые отряды новаторов и управленцев, артистов и героев, полководцев и наркомов. Удивлялись со стороны: нигде в мире не было в одно время такой мощной когорты качественных руководителей – молодых, жизнерадостных, честных, исполнительных, идейных.
Индустриальная и аграрная программы партии сработали надежно и с упреждением. Уже итоги первой пятилетки убедили страну и мир в гигантских преимуществах социалистического метода. Пальцев на руках не хватало, чтобы перечислить мощные отрасли индустрии, которые появились в результате реконструкции. «У нас не было… Теперь это у нас есть». [Желающим взглянуть на перечень из сегодняшней действительности придется читать в обратном пересчете: «У нас это было… Теперь этого у нас нет.] Тогда же подчеркивалось: мы не только создали эти новые громадные отрасли промышленности, но мы их создали в таком масштабе и в таких размерах, перед которыми бледнеют масштабы и размеры  европейской индустрии.
Но этого не было бы достигнуто никакими мобилизациями, никакой завозной рабсилой, если бы за дело строительства социализма не взялись революционные рабочие и крестьяне. Если бы на авансцену жизни не вышли Стахановы и Изотовы, Туполевы и Яковлевы, Чкаловы и Курчатовы… Если бы сам труд не стал в стране делом чести, доблести и геройства.
Эта вера в массы определяющим образом повлияла на преобразование деревни на коллективистской основе; обеспечила грандиозный успех культурной революции, превратившей гигантскую страну в континент сплошной грамотности; соединила многотысячную державу в единую семью народов. Без веры в массы мы не могли бы сплотиться перед смертельной опасностью гитлеровского нашествия, разгромить фашизм, ценой величайшей самоотверженности спасти Отечество.

ВЫСОКОЕ слово принципиальность – великая награда человеку, которому дарована такая черта характера. Но каждый миг эта награда может обернуться наказанием. Ведь «один против всех», как случалось выступать Ильичу, – это нервное сотрясение, изматывание сил, не говоря уж о потере товарищеских симпатий, а то и об умножении противников не только числом, но и силой ненависти. Как правило, люди не склонны к принципиальности – удобней быть соглашателем. А на посту генсека, первого генсека, Ленину требовался принципал. На апрельском Пленуме ЦК 1922 года, утвердившем должность генсека, он так и сказал, что предлагает Иосифа Сталина, человека принципиального и организованного, не замешанного ни в каких группировках и политических склоках. И вот этому принципалу на всю жизнь было отмерено нести крест человека неудобного и опасного своей требовательностью и прямотой. Принципиальным надо было быть и с самим Лениным, как он сам того требовал. Но один болезненный конфликт мог остановить путь генсека в самом начале. 
По требованию врачей Пленум ЦК обязал Сталина оберегать Владимира Ильича от излишних волнений, посещений, тревожащих сведений. Щадящий режим был обеспечен. Но Надежда Константиновна организовала «диктовку», стала передавать записки товарищам. Состоялся нелицеприятный разговор по телефону, прозвучала в ее адрес угроза вызова на контрольную комиссию. И это взвинтило Надежду Константиновну. Она-то как раз и обратилась затем к председателю контрольной комиссии Каменеву с требованием оградить ее от грубого вмешательства в личную жизнь: я, мол, лучше всех врачей, и тем более Сталина, знаю, что Ильича волнует, а что нет. Я тоже, дескать, живая, и нервы напряжены до крайности. Говорят, рыдала, совершенно потеряла самообладание, и все передалось Ильичу. От Ильича поступило необычайно суровое письмо (в копиях еще двум деятелям):
«Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас известить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».
Ответ был такой:
«т. Ленину от Сталина. Только лично.
т. Ленин!
Недель пять назад я имел беседу с Н.Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: «Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим. Нельзя играть жизнью Ильича…»
Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительно предпринятое «против» Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считаю своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н.Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.
Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад сказанные выше слова», я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, соб­ственно, от меня хотят».
Ясно: это говорит не Ленин, а болезнь Ленина. Вскоре все поостыли. С Ильичем отношения остались доверительными, дружескими, отладилось взаимопонимание и с Надеждой Константиновной. В самые критические минуты, когда настали неимоверные страдания, Ильич даже обращался с деликатнейшими просьбами, такими, что и отказ равносилен приговору, и выполнение немыслимо. Приходилось поступаться принципом. Ободрять с вымышленными ссылками на докторов: еще не все, мол, потеряно, еще есть время… Даже поцеловались. Повеселев, Ильич с сомнением заметил: «Лукавите?» – «Когда же вы видели, чтобы я лукавил?..»
Между прочим интриганы выжали из конфликта максимум: затянули позже Надежду Константиновну в адвокаты оппозиции… Ну да ладно! Это все к тому, как дорого порой обходится принципиальность. Но в больших делах без нее гибель. Потому и выстояла Советская власть, и могучим государством стал Советский Союз, что ни на йоту не отступали мы от ленинской формулы: принципиальная политика есть единственно правильная политика. Даже по признанию главных противников Советской страны, ее внутренняя и внешняя политика была безупречной и победной.
…Что касается иных полюбившихся ленинских зароков не страшиться, не хныкать, не кичиться… то они усваиваются органично. Нужно только почаще вдумываться в смысл самонареченного имени, никогда не забывать, что ты – СТАЛИН.

БЫВШИЕ товарищи, ставшие «заклятыми друзьями», мягко говоря, ревниво отнеслись к ленинскому выдвижению человека, «не замешанного ни в каких группировках и склоках», на генеральный пост в партии. Сперва шепотом, потом все громче и нарочитее стали высказывать подозрения о неких претензиях генсека примерить на себя «роль Ленина». Будто не видели, не понимали его глубоко искреннюю ученическую преданность гению революции… А может, и не понимали. Ведь они сами и образовали целый сонм гениев, которые и в теории, и в политике выступали, как Христос по воде…
Сперва были подколы, дразнения, а потом откровенная травля, издевки на весь мир. «Недоучка», «грубиян», «неотесанный», «стопроцентная посредственность…» Троцкий, как новоявленный Гельвеций или Фрейд, будет определять: малоподвижный ум Сталина всегда искал линии наименьшего сопротивления… Его умственные способности будут измеряться какими-нибудь 10–12%, если принять Ленина за единицу измерения… Примитивность ума соединяется с множеством недостатков, проявляющихся в поведении… Ну и далее – прямо в зоологию.
«Недоучка»?.. Да, без оксфордских дипломов. Обретал знания не в путешествиях по Европам и Америкам, а в вологодской и туруханской глуши по первоисточникам кровоточащей жизни и книжкам классиков революционного учения. Обретал знания каждый день и всю жизнь. Когда появился доступ к свежайшей и ценнейшей литературе, образовал уникальную библиотеку для постоянного пользования. Между прочим, на рабочей полке нашлось место и книгам Троцкого, а также Бухарина, Зиновьева, Каменева, Радека… Изучал, анализировал и давал бой. Еще при жизни Ильича (и затем многие годы) перед лицом всей партии и страны разворачивались непримиримое единоборство теоретическое и интеллектуальное, фронтальная политическая и партийная борьба с троцкистским течением. Итог известен.
«Малоподвижный ум»? Успешно хозяйствовать в России, перетряхивать всю материальную базу и само общество, преодолевать столетнюю отсталость в считанные годы – тут надо энергично шевелить мозгами. Это не мечтания о планетарном перманенте. Определять на пятилетку приоритеты развития десятков важнейших отраслей и вникать в технические детали, будь то новый трактор или самолет, маршрут через полюс или автоматическая винтовка, – тут малоподвижным умом не порешаешь, творцов не вдохновишь, препятствия не раздвинешь. Не голова требуется, а быстродействующая счетная машина с социалистическим сознанием. Впрочем, вот свидетельство уважаемого советского графа – писателя Алексея Николаевича Толстого, исследовавшего деяния и Петра Великого, и царя Грозного.
«Быть в фокусе внимания всего мира, мыслить историческими масштабами и вместе с тем помнить и заботиться о сталеварах, летчиках, доярках, ученых, школьниках и т.д.; изучать производственные процессы, военное дело, кораблестроение, архитектуру, философию, читать рукописи молодых авторов; вмешиваться в диалектику событий, чтобы поворачивать неуклюжее дышло истории в сторону, куда ему и надлежит двигаться; быть в курсе всего, знать, что завтра будет думать Чемберлен и о чем сегодня упрямо думает финский крестьянин, косясь исподлобья на барскую мызу, – все это нелегкая задача… Человек есть человек. И мы, знающие и видящие Сталина, удивляемся глубине и ясности его мышления, его работоспособности, его спокойной дальновидности, смелости в решениях, его скромности».
И другие, посторонние, свидетели были куда добрее в оценках, чем «заклятые друзья». Даже в сопоставлении «великой тройки». Де Голль признал, что Сталин обладает искусством диалога в большой степени, чем Черчилль с Рузвельтом. А американец Гарриман находил, что он «лучше информирован, чем Рузвельт, и более реалистичен, чем Черчилль, и в определенном смысле наиболее эффективный из военных лидеров». Даже Гитлер утверждал, что по своим военным и политическим качествам Сталин намного превосходит и Черчилля, и Рузвельта. Заключение по-гитлеровски: «Мировой политик, достоин уважения. Наша задача раздробить русский народ так, чтобы люди масштаба Сталина не появлялись».
Тест на интеллект проводился довольно откровенным способом. Приходилось иметь обширные беседы с европейскими писателями-интеллектуалами Гербертом Уэллсом, Роменом Ролланом, Леоном Фейхтвангером, Эмилем Людвигом, Андре Жидом, другими; касаться в свободном разговоре самых непредвиденных тем и отвечать на вопросы, поставленные в лоб. Кажется, писатели не были разочарованы. С Ролланом было полное взаимопонимание и он рассчитывал на новую встречу. Фейхтвангер открыл в собеседнике интересную индивидуальность. «Не всегда соглашаясь со мной, он все время оставался глубоким, умным, вдумчивым». Эмилю Людвигу, который увлекался историческими параллелями, дотошно выяснял взгляд на роль личности в истории, между прочим, пояснил: что касается меня, то я только ученик Ленина, и цель моей жизни – быть достойным его учеником.

У ДОСТОЙНОГО ученика не только завидное право гордиться славным именем учителя и его великой школой, но и священный долг отстаивать саму суть учения, оберегать, защищать его имя и знамя. А время с уходом Ильича складывалось разбойное в идеологии и политике. Уже после встречи с кремлевскими курсантами, где было достойно воздано светлому образу вождя, замыслен был «семинарий» с лекциями в Коммунистическом университете, который выращивал из рабочей среды кадры для партии, Советов, науки. И теперь важно было помочь молодым укрепиться на основах ленинизма. К этому курсу примкнуло затем существенное дополнение – «Вопросы и ответы», десяток злободневных вопросов теории и практики, разобранных вместе с завтрашним комсоставом. Наконец, обобщающая в этом ряду работа «Вопросы ленинизма» с прозрачным посвящением ленинградской парторганизации, которую Зиновьев пытался увести в глухую оппозицию ленинскому курсу.
Весь этот цикл «лекций», «ответов», «вопросов»  – не какой-то академический свод знаний, это живой ленинизм, сражающийся в атакующем стиле с плодящимися без конца уклонами, оголтелым обструкционизмом, завуалированным оппортунизмом. Вот где оправдало себя прежнее ученическое прилежание. Оппозиционеров подкашивало не только то, что Сталин «знал на зубок» Ленина, но особенно то, что он понимал и истолковывал каждую мысль по-ленински.
Из статей и брошюр аргументы выстраивались в боевые речи на пленумах, конференциях, съездах для прямого сопоставления взглядов, выяснения партийных отношений, утверждения линии. Поначалу оппозиционеров добродушно называли «путаниками», как бы оставляя дверь открытой. Но с каждым их натиском становилось все очевиднее: вся «путаница» преследует одну цель – затормозить развитие СССР, поставить под сомнение возможность построения социализма в России, да и самостоятельность самого государства. Выстраивалась у них, например, такая линия: мы – страна аграрная и должны жить вывозом продуктов, а все оборудование привозить заграничное, «с иголочки», и никакой индустрии не надо… Нет, для ленинского социализма, для великой страны это неприемлемо. На XIV съезде было заявлено: мы должны строить свое хозяйство так, чтобы наша страна не превратилась в придаток мировой капиталистической системы, чтобы она не была включена в общую систему капиталистического развития как ее подсобное предприятие, чтобы наше хозяйство развивалось не как подсобное предприятие мирового капитализма, а как самостоятельная экономическая единица, опирающаяся главным образом на внутренний рынок, опирающаяся на смычку нашей индустрии с крестьянским хозяйством нашей страны.
Целых десять лет раскаленных дискуссий, конечно, излишняя роскошь. И помеха практическому делу. Но есть и громадный плюс. Всей партией принародно разобрались: как по-ленински надо строить новую социалистическую жизнь; кто, как и почему пытается увести нас с прямой дороги. И себя почистить самокритикой, укрепиться в собственной правоте. Хотя, может, и порадовали господ буржуев, частенько поднимавших шумиху о близком конце Советов, и внутренний враг позлорадствовал. Но для нас самокритика есть признак силы, а не слабости нашей партии. Только сильная партия, имеющая корни в жизни и идущая к победе, может позволить себе ту беспощадную критику своих недостатков, которую она допустила и будет всегда допускать на глазах перед всем народом. Партия, скрывающая правду от народа, партия, боящаяся света и критики, есть не партия, а клика обманщиков, обреченных на гибель.

ОППОЗИЦИОНЕРАМ не удавалось подкреплять свои полинялые идеи и заменить ленинизм троцкизмом, политика их обанкротилась. Стали чаще переходить на личности: мол, грубый, вероломный Сталин «захватил» власть в партии, скрыл «завещание» Ленина, подверг нас репрессиям… Об этом они шепчутся за каждым углом, трубят на своих страницах, пишут доносы на партию господам империалистам.
Блудить языком можно, но надо же знать меру. Троцкий от начала века паскудно нападал на большевизм, заслужил ленинское клеймо «иудушки», а присоединившись после свержения царизма к большевикам, также паскудничал – одна вылазка за другой против режима, установленного Лениным, а теперь изображает из себя жертву…
Козыряют «завещанием». Да кто же его скрывал? Обсуждали все делегаты съезда после кончины Ильича и на пленумах, и в Политбюро, разве что не опубликовали на всю страну – но Ленин был против этого. А что козырять «завещанием»? Все, кто ознакомился, видели: оно как раз убивает лидеров оппозиции. По мнению Ильича, политически нельзя доверять ни Троцкому, который страдает «небольшевизмом», ни Каменеву и Зиновьеву, ошибки которых во время Октября не являются случайностью и которые могут и должны повториться. А насчет ошибок Сталина в «завещании» ни одного намека. Говорится только о грубости Сталина. Но грубость не есть и не может быть недостатком политической линии. Ильич предлагает подобрать на пост Генерального секретаря другого человека, который отличался бы от Сталина «только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив» и т.д. и замечает далее: «Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью».
Открыто всем сказал: да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию… Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается. Я на первом же заседании Пленума ЦК после XIII съезда просил Пленум ЦК освободить меня от обязанностей Генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос, и все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту… Через год после этого вновь подал заявление в Пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту.
И еще не раз ставил вопрос об отставке с существенным обоснованием. И  перед коллективизацией, и после гибели жены, и через семь лет после Победы. На XV съезде, где больше полмесяца обсуждавшем вопрос, проводить коллективизацию или нет, тоже самоотвод забаллотировали; тогда предложил: может, ЦК сочтет целесообразным институт генсека уничтожить – не прошло; Рыков агитировал: «предлагаю не давать возможности т. Сталину освободиться от этого поста». Так что насчет «захвата власти» – оппозиционной голодной курице просо снится…
Время безжалостно срывает с оппозиции ее маскировочные одежды и все явственнее проступает оппортунистическое нутро с буржуазным душком. От дискуссий – к заговорам, к откровенному сотрудничеству с империалистами, к формированию «пятой колонны». Уже не рулевые посты интересуют, а системная дискредитация социализма. Те или иные фигуры оказываются под ударом лишь потому, что они социализм олицетворяют и отстаивают. Сколько умников нашлось в мире, какие мощные трансляторы подключены к ним, чтобы ежечасно твердить об искажениях и ошибках «сталинского социализма».
Были бы такие ужасающие ошибки, враги бы только радовались и помалкивали. А то им – кость в горле: самая эффективная индустрия; преуспевающий колхозный строй; лучшее в мире образование; стремительно восходящая наука; могучая армия, повергнувшая фашизм; работа по способностям  и социальное обеспечение каждому; высочайший авторитет страны в мире; растущий социалистический лагерь… Как говорят американцы, «ничто так не доказывает правоту дела, как его успех».
А что касается наречения нашего социализма, тут мудрить не надо – строим мы социализм по Ленину, в соответствии с условиями, которые диктует время.
Иногда даже близкие товарищи, с которыми, как говорится, не один пуд соли съел, вдруг под старость позволяют себе заискивающие обороты: остаюсь, мол, верным учеником Сталина… Прерывал в таком случае с внушением: чепуха! Нет у меня никаких учеников, все мы ученики Ленина.
Был еще эпизод года через полтора после войны. Рассматривали с партийными историками макет книги – биографии Сталина. Выразил удивление: нигде не сказано ясно, что я – ученик Ленина… Где-то глухо об этом упоминается… На самом деле я считал и считаю себя учеником Ленина. Ленин меня учил, а не наоборот. Он проложил дорогу, а мы по эт ой проторенной дороге идем.

В.И. Ленин и И.В. Сталин в Горках. 1922 г.

Валентин ЧИКИН. газета "Советская Россия" №3 от 16.01.2010г.