Весной 1961 года, когда я учился в восьмом классе, попал я в больницу – мне делали операцию на ноге. В старинном, XIX века здании больницы были большие палаты со сводчатыми потолками. В палате лежало человек двадцать – у всех проблемы с ногами. Рядом со мной лежали двое. Один – авиатехник, уже пожилой, седой, из «вечных майоров». Тяжелый самолетный двигатель при перевозке сломал ему бедро. Меня поражало мужество, с которым переносил он тяжелые операции. А другой – сейчас сказали бы «бомжеватый», с продувной физиономией и приблатненной повадкой, с татуировками на руках. У него не было одной ноги ниже колена, и появились какие-то проблемы с культей. Как выяснилось потом – бывший морской пехотинец.

Как-то ночью я проснулся – тревожила нога после операции. В палате было темно, слышалось похрапывание больных, все спали. Не спали только мои соседи, они тихонько разговаривали – вспоминали войну. Разговор не предназначался ни для прессы, ни для чужих ушей, тертые жизнью, много пережившие мужики разговаривали между собой. Скрывать было нечего и не от кого.

Как оказалось, оба они воевали в донских степях, оба побывали в штрафбате. Для авиатехника война началась в июне 1941-го, он вспоминал, как в одном исподнем драпал (он так и сказал – «драпал») от немецких танков, прорвавшихся на аэродром. А морячок начал свой боевой путь в Сталинграде, куда попал уже после разгрома немецкой группировки. Стал разведчиком, ходил за «языками». Оба окончили войну в Германии, авиатехник служил еще там после Победы, а для морячка война кончилась под Берлином, где ему оторвало ногу.

И в штрафбат попали не за трусость или преступления – так уж получилось.

Эскадрилья, где служил авиатехник, в летнюю пору оказалась в безводных степях. А самолетным моторам нужен не только бензин – его как раз подвозили, но и вода для охлаждения. Воду обычно брали из местных источников, речек и колодцев, а вокруг аэродрома сплошная сушь. И вот отправляется он на грузовике на поиски воды. Воды не находит – но находит склады какого-то винодельческого колхоза. И привез на аэродром несколько бочек сухого вина – заливать в системы охлаждения моторов. Но где льют – там и пьют, «причастились» и механики, и летчики. Прознало о том начальство, быстро нашло виновного – так и попал авиатехник в штрафбат.

Пришлось воевать в пехоте, ходить в штыки. После рукопашной в немецкой траншее остался цел и невредим.

– А потом смотрю – рассказывал авиатехник – вся штанина в крови. Тут только почувствовал, что ногу проткнули. Ты ж знаешь, у них штыки плоские, входят легко, даже не почувствовал в горячке… Вот так и искупил кровью…

А у морячка своя история. Воевал, был дважды ранен, но легко. Уже в Германии назначили его командиром разведгруппы, дали нескольких молодых солдат и послали разведать, есть ли немцы в ближайшей деревушке. Пошли, посмотрели – вроде никого нет. И жителей нет – разбежались. Начали осматривать дом за домом. И вдруг из одного дома донесся стон. Заглянули – и увидели страшную картину. Лежит в крови молодая женщина, немка, видно, что ее изнасиловали, а потом воткнули штык.

И тогда морячок понял, что попал в такой переплет, что любая засада или мина-ловушка была бы просто везением. Законы, защищавшие мирное население были крайне суровы. Разбираться в тонкостях во фронтовых условиях никто бы не стал. Деревня пустая? Пустая. Кто там побывал? Только наши разведчики. Значит, они и сотворили преступление. И всех – к стенке.

Собрал морячок своих ребят, объяснил, как они попали, и принял решение. Поклялись, что никому не скажут об этом, и повел их морячок в соседнюю деревню – тоже пустую. Там раздобыли шнапса, выпили, как следует, и в таком виде вернулись. Задание не выполнили, не в ту деревню зашли, напились – под трибунал негодяев! Но ведь – не к стенке. На суде скором взял морячок всю вину на себя – он старший, он опытный, с салаг какой спрос? Их и наказали по-домашнему, а его – в штрафбат. Так и спас морячок своих ребят.

– А там в атаку пошли, под минометы попали, залегли. Вдруг рядом рвануло – смотрю, летит моя нога, кувыркается… – сказал он с какой-то тоскливой удалью – Потом уже узнал, что до нас в той деревне поляки побывали…

Поговорили еще о войне, о боевых достоинствах разных армий, с уважением о немцах, с насмешкой о румынах, с неодобрением о поляках. Потом пошел разговор «за жизнь», о женщинах, о том, как после войны жили…

И не было в их разговорах ни солженицынской истерической злобы, что, дескать, невинно осудили, ни мыслей о том, что только штрафбаты и выиграли войну, как внушают нам сегодня с печатных листов и телеэфира. Люди прошли войну, увидели ее во всех ипостасях – и остались людьми.

А.К. Трубицын.